---

Ящерица (Каан) или Игуана, Семя

Кто Вы по гороскопу Майя

---

Работать, работать и еще раз работать.

---

Пиши яой, ленивая хрень.

---

К черту.
Остаюсь на тейсти.
Мне нужен дневник, а не общение.

---

Один человек сказал, что я - высокомерный, эгоистичный и вообще кроме себя ничего и никого не вижу.

На счет высокомерия и эгоизма, к сожалению, правда.

Грустно.

---

А впрочем чему я удивляюсь? Я же Принц, аристократ на всю голову, мне положено любить классику, хорошие книги и прочее и прочее, смеясь надо всем современным, глупым, ярким, броским и дешевым как реклама.

А еще Принц хочет кружевные колготки и пофигу что в них холодно зимой. С кружевной юбкой из Лондона их носить самое оно. ^__^

---

Или я человек, не из этого времени, или мои родители правда не зря старались, когда прививали мне хороший вкус.

---

Сессия закрыта.

Я не отличник, но у меня будет стипендия, что, несомненно, радует.
Всего две четверки это тоже похвально, я так и планировал, когда узнал какие у нас экзамены.
Правда вот пять по литературоведению было приятным сюрпризом (ага, сколько бороться за него пришлось). Огорчила история, но я уверен в том, что мое четыре - это пять, потому что она уж очень строгая. А я то знаю правду! Любой другой бы препод не придирался ко мне и не спрашивал что Ленин сказал Мартову, уверяя, что это очень важно.

---

Не хочу заводить новый дневник, буду реабилитировать этот. Только нет ли здесь функции как на ли.ру скрыть "детство", то есть прошлое? Не хочется, чтобы оно мозолило глаза в новом году.

---

Старый Новый год

Угоститься вареником via номад

---

Только сейчас заметил, что здесь у меня в графе наука и образование написано "литературоведение".
Это знак.

Нужно пересдать его на пять.
Пойду читать Бахтина с Веселовским.

---

Скоро убирать елку, а я все ей не налюбуюсь.
Я так люблю елки, новый год, это ощущение чуда из детства...
Жаль, что в этом году этот праздник был отравлен сессией.

---

Может быть я даже вернусь в этот дневник однажды.
Не знаю.

---

За чужие грехи. (1)

Я обещал выкладывать тут прозу, да-да-да.
Тут куда удобнее, чем на ли.рушечке, но реклама выводит из себя, как я уже говорил. Ну так терпеть ее ради прозы приходится реже, поэтому лучше буду выкладывать здесь.

Дождь звенел над тишиной,
поминальной песней,
предрекая холод всех
предстоящих зим...
Мы боимся умереть,
а подумать если...
Страшно – свечи зажигать
Страшно – быть живым...
Елена Войнаровская.

Глава первая.

Все происходило в каком-то полусонном бреду, мутном безумии из которого Люсе не удавалось вырваться ни на мгновение. Она смутно помнила как кто-то водил ее за руку, утирал ей слезы, помогал одеться и дойти до машины. Как она шла следом за процессией, входила в старенький автобус с табличкой «ритуальный», как все эти люди незнакомые и в тоже время родные постоянно говорили с ней о чем-то, жалели. Многих из этих людей она видела во второй раз в жизни – первым были похороны мамы. Какие-то родственники, приехавшие поддержать ее из далекого Архангельска.
Они казались Люсе совершенно чужими людьми. Они были совершенно чужими людьми. Впрочем, теперь родных людей больше не было.
Она стояла среди этой толпы над свежей могилой, усыпанной цветами, в основном красными гвоздиками, и ей казалось, что рядом никого нет. Только она одна, Наташино лицо на черно-белой фотографии овальной формы и этот дождь медленно становившийся сильнее холодный и промозглый.
Капли падали одна за другой на фотографию, на свежую землю, на ограду и цветастый забор соседней могилы. Люсе очень хотелось смахнуть эти капли, словно от них могла пострадать фотография...
Неужели такое может быть? – шептал затуманенный разум, продолжая отчаянно противостоять правде, бороться с неизбежностью, которую трудно принять. Неужели это она... Это какая-то ошибка. Но Люся своими глазами видела сестру в гробу, когда наклонялась над ней поцеловать ледяной лоб, обрамленный расчесанными и аккуратно уложенными длинными волосами. Она выглядела такой чистой и красивой, словно мертвый цветок лилии, вырванный из воды и брошенный на землю, цепляющийся стеблями за нее и задыхающийся на ненавистном воздухе.
Наташу не отпевали в церкви – не смотря на все старания Антонины и Валентины им так и не удалось провернуть смерть девочки как несчастный случай. Их попытки убедить в этом не только священников, но и Люсю также не увенчались успехом. Она слишком хорошо знала Наташу, чтобы поверить в эту ложь... И все равно не могла поверить...
- Офелия, - невольно прошептал Владимир, когда была его очередь наклониться над гробом, чтобы проститься с покойницей.
- Кларисса, - без тени улыбки усмехнулся или скорее просто поправил его, следовавший за ним Кир. Когда Люся узнала что они здесь она на мгновение даже вырвалась из объятий холодного безразличия и отчуждения, но также быстро вернулась обратно. Теперь ей было все равно.
Кажется в ней жизнь угасла в тот же момент, когда Антонина, мрачная и уставшая пришла к ней домой, села рядом, обняла крепко и сказала эти страшные слова. И Люсе вдруг вспомнилось как когда-то, когда умерла их мама они сидели с Наташей точно также обнявшись, как тогда с этой чужой женщиной, пожалевшей совершенно чужого ребенка, подругу своей дочери. Как Наташа тогда тоже плакала, но первым делом пыталась утешить Люсю, утирала ее слезы, шептала ей – я с тобой, я всегда буду с тобой...
Думать об этом было невыносимо. Люся все смотрела и смотрела на расплывающийся из-за слез или из-за дождя мир на фотографию сестры и ей так хотелось смахнуть проклятые капли.
- Снова дождь, - вырвалось у кого-то с досадой. Люди начали расходиться, медленно, словно огромные черные птицы, растворяясь в серых свинцовых небесах ее боли. Люся все стояла и стояла, неподвижно, как каменный ангел на католическом кладбище. Они всегда нравились ей куда больше, чем обычные – с однообразными крестами и надгробиями. Лики ангелов, потемневшие от времени, и исполненные скорби внушали ее душе какой-то трепет и восторг перед смертью и памятью прошедших лет. Здесь она чувствовала только горечь потерь. Чужих и своей, безграничной.
Кто-то обнял ее за плечи, кто-то стал уводить ее по узким кладбищенским дорожкам между ровными участками чужих могил. С надгробий на нее смотрели фотографии разных людей, но с ее сестрой и, значит и с ней ее объединяло то, что их не было в живых.
Люсе совсем не хотелось идти в наполненную приезжими родственниками квартиру. Ей хотелось остаться здесь, рядом с Наташей, копать ногтями рыхлую мокрую землю, стучаться в крышку гроба, или может быть лечь с ней рядом, как часто они ложились раньше, обнять крепко-крепко и уснуть.
Пройдя десять шагов она вырвалась из чужих рук и резко обернулась.
Он стоял у могилы сестры, низко опустив голову, на коленях, одну руку прижав к лицу, второй сжимая ограду. Люсе хотелось броситься туда, сбросить его омерзительные пальцы, прогнать его. Но в ней было слишком мало жизни даже для ненависти, в ней осталась только острая непереносимая боль.
Дождь усиливался, размывая очертания. Еще одна черная птица так и не торопилась отрываться от земли, возможно, она была ранена. Люсю вернули, повели к другим черным птицам, о чем-то говорили ей, но через мутную пелену отчуждения до нее не доносилось слов.
- Ты заслужил... – сказала она про себя черной фигуре на земле у ограды, - так наслаждайся, черт побери...

Почему тогда ему было так страшно? Когда все оставили его квартиру – и Ангелина и Владимир и там воцарилась спокойная и величественная тишина. Он гипнотизировал телефон, прекрасно зная, что он не зазвонит, борясь с собой, чтобы не набрать номер, который стоило бы забыть.
«Я хотя бы узнаю, что у нее все в порядке» - утешил себя Кир, все-таки снял трубку, все-таки позвонил. Один гудок, второй, третий... Может быть что-то случилось?
Скорее всего, они просто в школе – утешил он себя, в той самой злосчастной школе, у ворот которой они встретились впервые. Что было бы, если бы этой встречи не произошло? Каждый из них жил своей жизнью – прежней, обычной... безнадежной. Совершая свои прежние ошибки. Наступая на одни и те же грабли тысячи раз. Но сейчас он наступал на них снова, потому что думал только о себе.
Что было бы с Наташей и Люсей? Ничего... Все было бы как прежде? А что изменилось? Ответ он получил совсем скоро.
Резкий звонок в дверь заставил его положить обратно трубку, упрямо отвечавшую только длинными протяжными гудками, лишавшими его надежды. Вернулась Ангелина? Ему совсем не хотелось сейчас говорить с ней, а еще меньше хотелось говорить с Владимиром.
Человек за дверью позвонил еще раз. И еще, с такой же настойчивостью, как Кир набирал проклятый номер той ненастной ночью.
- Черт бы вас побрал... – хрипло пробормотал он, на всякий случай убрал полупустую бутылку в шкаф, на случай, если нежданным гостем окажется Владимир и отправился открывать.
- Люся... – только и успел сказать он, прежде, чем разъяренная девочка бросилась в квартиру. Она была не похожа на себя исполненная гнева, отчаяния и боли – щеки сияли от слез, глаза сверлили его мутным и безумным взглядом, она дышала часто и тяжело, она готова была броситься с бой с кухонным ножом, который резко извлекла из-под легкого пальто, но, кажется, на мгновение испугалась того, что собиралась сделать.
- Наташи здесь не... – начал, было, он, но она не дала ему закончить.
- Конечно, ее здесь нет! – заорала Люся так, что зазвенели оконные стекла, - потому что она мертва, потому что ты убил ее, тварь! Мерзавец... урод... – в нахлынувшей на нее волне гнева она полоснула ножом ему по горлу, он не успел опомниться или увернуться, да и после ее слов как-то потерял всякое желание сопротивляться. Достаточно глубокую, но, увы, не смертельную рану он зажал рукой скорее инстинктивно, чем из реального желания остановить кровь. Теперь она струилась по пальцам на рубашку, и, стекая вниз, капала на пол. Люся заторможено смотрела на эту рану, на нож у себя в руках с которого тоже капала его кровь с чувством брезгливости и в тоже время с этой непереносимой болью.
Кир пытался переварить ее слова.
Почему она сказала что Наташа мертва?...
- Что с ней... – робко попытался спросить он, но поздно понял, что эти слова только добавят масла в огонь.
Люся молчала, тряслась и плакала все крепче сжимая нож. Ему казалось, что рана куда более глубокая, и он умирает, но это было не так, просто ему вдруг тоже стало очень больно. Ему очень хотелось успокоить ее, как-то помочь, но он не имел права даже прикоснуться, да и едва ли она стала бы его слушать.
- Ты мразь... – Люся зачем-то попятилась, переложила нож в другую руку, хотя это было бессмысленно – обе ее руки одинаково сильно тряслись, - ты подонок, не имеющий права на жизнь... ты убил ее... ты... ты... – слова потонули в хриплых всхлипах и вдруг слезы сменились новой яростью, она бросилась на него с новым ударом. Сначала он решил, что не имеет права ей мешать, а потом вдруг осознал, что его смерть хотя и принесет ей облегчение, но разрушит ее жизнь... Разрушить жизнь, которую он разрушил уже и так? Если бы у него были силы он бы посмеялся над этим.
Кир совершил над собой неимоверное усилие и вырвал у нее нож, схватил ее за руку, она очень старалась вырваться, а потом снова впала в апатию, стала тихо плакать, что-то шепча быстро и невнятно.
- Да что бы ты сдох... что бы ты... – удалось различить ему, Люся в какой-то момент дернула руку, пытаясь вырваться, но быстро сдалась. Его окровавленные пальцы вызывали у нее страх и отвращение, поэтому она упрямо смотрела в пол, повторяя эти слова как молитву или заклинания.
- Наташа мертва? – разве это было и так не понятно, ответа не последовало, Люся продолжала шептать одни и теже слова. Растрепанные волосы скрывали ее лицо и ее слезы, стекавшие по лицу и капавшие на паркет.
- Хорошо... – медленно произнес он, - послушай меня, Люся, пожалуйста... я очень тебя прошу... просто послушай. Я не хотел причинять зла не тебе, не твоей сестре... ей особенно... я хотел жениться на ней...
- Это ложь! – вырвалось у Люси.
- Нет, - возразил Кир, - это правда. Но теперь это не имеет значения... я знаю, мне нет прощения... и мою вину можно искупить только моей кровью, - при этих словах девочка подняла голову и посмотрела на него долгим и внимательным взглядом, от которого ему стало не по себе.
Она уже не плакала, хотя последние отставшие слезинки все еще ползли по бледным, словно мрамор щекам.
Она смотрела так, как смотрят люди, которые никогда не смогут простить, забыть или понять, которым не знакомо само слово «прощение». Так смотрят люди, которые хотят убить взглядом и будут мечтать только об одном, пока не достигнут своей цели. Как смотрят одержимые и религиозные фанатики, как смотрят безумцы, потерявшие разум от страданий...
Именно в этот момент Люся раз и навсегда нашла смысл своей жизни – именно в это мгновение в ненавистной квартире самого ненавистного человека. При открытой двери, и ей было плевать, что ее крики слышны в подъезде и в любой момент сюда может войти кто угодно. Ничего не имело значения, кроме единственной цели, единственного вновь обретенного смысла.
Его смерть. Чего бы то ей это не стоило. В это мгновение она поклялась себе в этом.
- Ты хочешь моей смерти, - тихо, словно прочитав ее мысли, произнес Кир, глядя ей в глаза, несмотря на всю эту боль, на весь этот ужас происходящего и хлещущую из горла кровь любовался ее глазами и изящными чертами, - только не делай глупостей, не рушь свою жизнь. Если ты хочешь – ты получишь ее... – он медленно отпустил ее руку, медленно закатал рукав рубашки до локтя. Люся следила за каждым его движением, Люся жаждала этого, как ничего и никогда в жизни.
Он распорол кожу от запястья до локтя, вертикально и очень глубоко, даже не зажмурившись от боли, словно ее не было. Потом он проделал тоже самое со своей второй рукой.
- А теперь уходи, - попросил он, протягивая ей нож, - уходи быстрее... прошу тебя, прошу...
- Я хочу увидеть, как ты умрешь, подонок, - плохо слушающимися губами сказала девочка, в ее глазах блестели уже не слезы, а какой-то безумный свет.
- Уходи... – повторил Кир, - уходи же, уходи! Ты погубишь себя... Умоляю тебя...
- Что здесь происходит?! – их обоих словно ударило током от голоса Владимира совершенно неожиданно появившегося на пороге прихожей. Открытые двери всегда приводят к незваным гостям в самый неподходящий момент. Сейчас был как раз такой момент, но зато благодаря ему Люся опомнилась, вырвала нож из ослабевших рук Кира и бросилась бежать, пока Владимир не успел ей помешать.
- Ты, я думаю, уже знаешь? – начал Владимир, обернувшись ей в след, хотел что-то сказать, но тут заметил руки Кира, - да ты ненормальный!? Ты в своем уме!? Это она сделала?!
- Нет, я...
- Это дела не меняет! – Владимир торопливо закрыл дверь и после некоторой борьбы ему как-то удалось заставить Кира забинтовать руки и шею. Когда они уже сидели на кухне пил теперь уже Владимир тот самый припрятанный в шкафу коньяк. Он выглядел неестественно бледным и постаревшим на несколько лет.
- Ты любил ее? – спросил он, - зачем ты это сделал?
- Ее – нет, - Кир легко догадался, что речь шла о Наташе. Только теперь на смену душевной пришли тупое равнодушие и физическая боль. Руки ныли так, что пальцы перестали слушаться, он подумал, что мог задеть какие-то нервные окончания, но это его совсем не пугало. Ему даже курить сейчас не хотелось. Он хотел одного – последнего подтверждения.
- Скажи мне... – попросил он, - Наташа мертва?
- Да, - глухо ответил Владимир и отвел взгляд, - она сбросилась с балкона две ночи назад.
И все рухнуло, все, что еще висело на волоске слабой надежды.

Теперь он стоял на сырой земле рядом с новенькой оградой новенькой могилы. Его онемевшие от холода и напряжения пальцы на ледяном железе разжались, и рука скользнула вниз, на землю. Бинты, торчавшие из-под рукава пальто намокли, и, кажется, снова начала идти кровь.
Наташа улыбалась с фотографии – чистая, хрупкая, как цветок. Как фарфоровая кукла, которую случайно разбили о мраморный пол. Ее глаза оставались все такими же чистыми и доверчивыми, пусть и мертвыми.
Смерть не разрушает красоту, а лишь только запечатлеет ее в вечности.
Она лишь дает покой и успокоение, освобождает от бесконечного океана боли, который наводняет бренную и мимолетную человеческую жизнь.
Капли дождя стекали по его лицу, по отросшим волосам и через эту мутную пелену отчетливым оставалось только лицо Наташи на фотографии.
Кто-то медленно подошел сзади и положил руку ему на плечо, но тут же убрал ее, словно испугавшись потревожить его уединение.
- Пойдем, - хрипло сказал Владимир, а это был именно он.
- И это все? – зачем-то спросил Кир.
- А что еще ты хотел услышать? – язвительно поинтересовался друг, - ты сам во всем виноват. Только она... – его взгляд был устремлен в лицо девочки на фотографии, там она была младше еще на несколько лет, - не в чем не была виновата... разве что только в том, что связалась с тобой. А знаешь... мне самому все меньше хочется оставаться в твоей жизни, ты противен мне...
- Так какого черта ты делаешь здесь? – вспылил Кир, - проваливай... – потом смягчился, - а как ты думаешь? Я сам себе противен...
- Надеюсь, ты хоть чему-то научился? – осведомился Владимир, потом тяжело вздохнул, - я пойду, - пробормотал он, его голос заглушал шум дождя, он открыл черный зонт над своей головой, - под этим дождем ты заработаешь воспаление легких. Но это твои проблемы. Научись хотя бы о себе заботиться...
- Не учи меня жить, - огрызнулся Кир, хотя понимал что в словах друга слишком много правды. Именно это и раздражало его больше всего, сколько он себя помнил. Владимир только хмыкнул и быстро удалился, оставив его в одиночестве в вязких быстро сгущающихся сумерках.
Кир думал о том последнем автобусе вместе с которым упустил свой последний шанс. Спасти эту хрупкую девочку, похожую на фарфоровую куклу, спасти Люсю, и себя, пожалуй, все-таки заодно...
Но, по крайней мере, двоим из них теперь уже было не помочь.

@музыка: Ashram - All'imbrunire

@темы: проза, творческое

---

А вообще это наверное последний пост в этом дневнике.

Ваша реклама меня задолбала.
Наслаждайтесь ею и дальше.

Пойду-ка я обратно на ли.ру или на тейсти еще лучше.

@настроение: машет ручкой, злой

---

"Буддисты Москвы выступили в защиту Лужкова".

Это же пиздец, простите за выражение! Это полнейший пиздец, другого слова не подберешь.

Это при том, что буддийский храм у нас строят уже лет пять и никак не построят... это при всем... боги, какие же люди идиоты, независимо от религиозной конфессии. Как же меня тошнит от них и от их бесполезной показухи.

А знаете что, ребятки? Раз пошла така пьянка, скажу вот что, что те люди, которые в Москве зовуться буддистами не буддисты никакие, а фигня какая-то, единственно настоящие буддисты есть только в Тибетских монастырях и они бы никогда не заступились за Лужкова. А те, кто здесь соизволит себя так называть просто фигня какая-то, пустая неглубокая показушная фигня. Противно.

Я даже рад, что больше не ношу не снимая мантры сострадания на шее.
Я вообще чувствую себя на удивление свободным, не навешивая на себя каких-то как бэ несущих глубокий смысл побрякушек. Точнее я не повешу на себя ничего в чем не буду до конца уверен, а на данный момент у меня практически все вызывает сильные сомнения.

Но без побрякушек удивительно легко и просто и можно хоть немного в пол голоса сказать "я свободен". И никто и не привяжет тебя к тем самым идиотищам, которые вдруг решили одобрить Лужкова, не знаю с какого будунского будуна. Перемедитировали наверное до потери мозгов.

@темы: негодуе

---

просто мысли.

Маньяк - это человек, не знающий меры в исполнении своих желаний.
По сути тогда каждый из нас по-своему маньяк.

Википедия гласит: Маньяк — человек, не знающий чувства меры в своей деятельности, (...).

Ну, окей.
На все ли желания распространяется это понятие и каковы критерии этих желаний?
Не знаю к чему это я и о чем это я.

Поражает тот факт, что каждый день мы выходим на улицу, мимо нас идут в разные стороны толпы маньяков, мы садимся в вагон метро среди множества маньяков, мы приходим на работу или в универ и располагаемся там, среди полчищ маньяков. У каждого человека есть что-то такое, что он запрещает себе, но все равно делает и хочет. И не важно что это конфеты или секс.

Человек, который не ничем не одержим - мертв. Потому что я все больше прихожу к выводу, что нашей жизнью движет одно единственное маниакальное желание, опять же не важно, что это за желание. Без него мы просто сядем на пол и умрем.

*А теперь сделаем вид, что этого поста не было*

---

А вообще хватит наматывать сопли на кулак и шуруй готовиться к семинару.

---

Я стою на краю у непрочных перил,
Позабыв о жестокой ноябрьской стуже.
Темнота, что дремлет где-то внутри
Говорит с темнотою снаружи (с)



Черт, волосы ростите быстрее >__<

@темы: тают слабые отзвуки прежних желаний